Через два часа, в сторону лагеря выдвинулась легкой рысцой недлинная колонна новоявленных «снайперов». У большинства под правым глазом наливался чернотой фингал… Хорошо, хоть ключицу никому не сломало жуткой отдачей, совсем не соответствующей комплекции стрелков…
Впереди колонны, рядом с майором Потаповым, бежала радостная девчонка. Без фингала, но с винтовкой, которая была длиной как раз с нее саму. Страшно довольная Санька думала, стоит ли сообщать товарищу высокоблагородию, что из снайперки она сегодня стреляла не в первый раз, ибо тетя Лайма за неимением (пока) собственной дочки учит семейным секретам соседскую непоседу. Мыслей о том, что майор Потапов и так все знает, поскольку сам же и попросил, у Саньки даже не мелькнуло.
Выходили на рассвете. Время не назначалось и не обговаривалось, само получилось. Есть, наверное, в крови русских людей что-то такое, что заставляет уходить из родного дома с первыми лучами Солнца. Вот и ревели двигатели, заглушая прощальные слова. Только почти не было тех слов. Все было сказано раньше.
И не раз. Прошлым днем, нынешней ночью. Такой короткой, и такой длинной…
Подошел Пчелинцев, выдернул из предстартовой суеты Урусова и что-то долго ему объяснял, размахивая руками. Капитан кивал, черкал в блокноте.
Пока вдруг не хлопнул полковника по плечу:
— Глебыч, извини! Отойти надо!
Пчелинцев взглядом проводил подчиненного. Понятно все, как иначе…
Влада пришла не одна. На руках сидела маленькая Даша, а рядом стоял Димка.
— Сколько ни гляжу — вы на одно лицо, — улыбнулся Урусов.
— Есть такое дело, — попыталась улыбнуться Влада.
— Дмитрий Андреевич, подержите сестру, будьте так любезны! — попросил сына Андрей.
— Так точно, товарищ папик! — без тени смущения ответил Димка и принял Дашу на руки. Та тут же захныкала, но быстро успокоилась. Поняла, наверное, что не место, и не время. Родители заняты, не до детских глупых обид…
— Влада, прости меня…
— Я и не обижаюсь.
— Слава Богу и Богам! Надо ведь. Никто кроме нас и все такое…
— Хоть сейчас фигней не страдай, а?
— А это у меня форма защиты такая.
— Па! — наступил на ногу Урусову-старшему Урусов-младший.
— Да, Дым?
— Сам же говорил, что я уже взрослый человек. Маму поцелуй. Знаю, что хочешь.
— Вот ехидна растет! — снова улыбнулся Урусов.
— Есть в кого! А вообще, Дмитрий Андреевич дело говорит…
Урусов оторвался от жены только через несколько минут. Отстранился, ласково провел по заметно уже округлившемуся животу, погладил дочку, подавшуюся навстречу отцовской руке…
Присел напротив сына.
— Ну что, Дмитрий Андреевич, остаешься, страшим и единственным мужиком в семье?
— Так получилось… Я не специально… — жалобно протянул сын. И подмигнул.
Даже кусающая губы Влада не смогла удержаться от смеха. Отсмеявшись, она забрала Дашу у явно подуставшего сына. Дочка размерами в отца удалась, а вот сын — весь в маму.
— Вот и хорошо, что не специально. Не хватало еще, чтобы ты ридного батька пидсрачныкамы выгонял… Держи! — Урусов вытащил из-под погона, свой знаменитый берет. Поправил, разгладил, посильнее загнул край…
— И не вздумайте опозорить Пограничные Войска, товарищ сын!
— Слушаюсь, товарищ отец! — вскинул ладонь к виску Димка. — Не опозорю ни в коем разе!
— Дима, что за жаргон? — тут же взвилась Влада. — Сколько раз повторять, чтобы не коверкал!
— Это он так, отвлечения для! — поспешил Андрей на выручку. — А вообще… Время.
— Знаю.
Призрак веселья пропал. Как и не было его.
Все. Подмигнуть сыну, погладить дочку по светлой головке, поцеловать жену…
— Коша, помнишь? Про если что.
— Помню, Андрюш, помню.
— Это хорошо! Ну, все, мы погнали! Бегите домой, замерзните!
Урусов махнул на прощание из кабины и тут же отвернулся. Словно нет ничего важнее, чем уточнить у Германа, все ли загружено по списку, и как мотор себя ведет…
— Мам, а что за «если что»? — спросил Димка, угрюмо идущий рядом с Кошкой.
— Как случится, поймешь, — совершенно ровным голосом ответила Влада. А маленькая Даша все не могла понять, почему на нее падают солёные капли.
Короткие проводы — короткие слезы. Вот только кто сказал, что у тех слез нет продолжения…
А, начинающий уже становится теплым, ветер, нес в себе запах свежей хвои. И цокотали белки с окрестных деревьев, никак не в силах понять, зачем люди все носят и носят всякие коробки, и запихивают их внутрь в огромных, мерзко воняющих зверей. И почему некоторые из людей, особенно те, у кого волосы подлиннее, прячут мокрые лица…
Всё. Уперлись. Три дня лезли по стене, чтобы уткнуться в этот карниз. И что теперь? Обратно? Или… Нет, по потолкам я ходить не умею. То есть, умею, конечно, но должны быть хоть какие-то зацепы… Ладненько, заложим френдика, откинемся и посмотрим, что путь грядущий нам готовит? Ничегошеньки! Плита на головой изумительно горизонтальная и до противности ровная. Такие «зеркала» на слабонаклонных поверхностях быть должны, где их ветерок с водичкой тысячелетиями шлифуют. А здесь с какого ляда? Нижняя поверхность «потолка» должна зацепами просто пестрить. Ну, ладно, «потолок», так «потолок», в лоб хода нет. Что у нас справа? Та же картина. А слева? Аналогично. По сторонам бегай куда хочешь, а вперед и вверх — нависшее зеркало, очередное чудо природы.
— Петька! Ты там что-нибудь видишь?